Этим вопросом задается гештальт-практик, студентка БИП, Карина Маслакова, находя ответ в исследовании «Многоязычие и психотерапия: изучение опыта многоязычных клиентов в языковых практиках в психотерапии» (Rolland, et al., 2017), обзор которого она подготовила.
Пишет Карина Маслакова:
Это исследование было проведено в 2017 году. В том году первый раз в своей жизни я обратилась за помощью к психотерапевту. Терапия проводилась не на родном мне языке, на латышском, освоенном уже во взрослом возрасте. В дальнейшем, у другого терапевта, в процессе терапии я использовала два языка в равной мере. Сейчас, спустя несколько лет, когда я сама оказалась в кресле начинающего Гештальт-специалиста, и провожу терапевтические сессии на двух языках, русском и латышском, мне стал любопытен феномен выбора языка терапии, обусловленность выбора и особенности взаимодействия клиента и терапевта, чьи родные языки могут не совпадать.
Думаю, что тема данного исследования актуальна не только для меня лично, но может быть интересна для многих терапевтов, работающих в мультикультурной и мультинациональной среде, и использующих более одного языка для ведения терапии.
Данное исследование основывается на многих других исследованиях, проведенных в период с 1998 до 2015 год, поднимающих вопросы связи многоязычия и выражения чувств и эмоций. В целом выявлено, что участники исследований предпочитают язык в терапии, приобретенный в раннем детстве, так как детские воспоминания более эмоционально окрашены и многослойны. Упоминаются исследования, доказывающие, что люди чувствуют себя по-разному, когда говорят на разных языках. Застенчивым людям не родной язык может подарить маску, за которой легко спрятаться, даже при скромном уровне владения языка. Не родной или позже освоенный язык может использоваться как защита, чтобы избавить себя от тревожных элементов травмирующего опыта. Таким образом использование конкретного языка в терапии многоязычных клиентов рассматривается как фактор, однозначно влияющий на терапевтический процесс.
Также упоминается международный опрос 2012 года, в котором участвовали 101 терапевт - 18 одноязычных и 83 многоязычных. Результат опроса показал, что ни один из терапевтов не предприняли шаги, чтобы пригласить клиента в терапии использовать другие языки, на которых он говорит. Но, трое терапевтов в дальнейшем интервью проявили готовность попробовать предложить новый опыт клиенту, для распознавания его разной идентичности.
Теперь перейдем к исследованию, в котором кроются ответы на 3 основных вопроса:
1) Как выявляется и обсуждается языковой профиль клиента (и терапевта)?
2) Какие языки выбирают многоязычные клиенты в терапии?
3) Что заставляет клиентов переходить с одного языка на другой, и какую роль играет терапевт в разрешении или запрещении этого?
Материал исследования основан на анализе опыта 109 двуязычных и многоязычных клиентов, 92-х женщин и 17 мужчин, прошедших индивидуальную терапию, которым было предложено описать свой опыт в отношении использования языка в терапии. Возраст варьировался от 18 до 80 лет, они были гражданами 42 стран. Более 2/3 учились в аспирантуре и только два человека имели лишь среднее образование. Почти треть выучила второй язык до 3-летнего возраста, то есть одновременно говорила на двух языках. Некоторые заявляли о «некотором знании» нескольких языков, вплоть до девяти. 58 участников ответили, что считают себя двуязычными, а треть назвала себя многоязычными, и лишь 14 считали себя одноязычными, хоть это и противоречит их сообщениям о свободном владении более чем одним языком, но объясняется, скорее характером внутренней идентичности.
Отвечая на первый вопрос, авторы исследования выявили, что более половины клиентов не обсуждали этот вопрос с терапевтом, так как не видели в этом смысл, ведь они свободно говорили на языке терапевта, и, считали это достаточным для того, чтобы быть понятым. Некоторые предполагали, что терапевт не знает их другого языка. Чуть меньше половины респондентов проясняли вопрос о языке, и это объяснялось либо наличием внешних признаков, таких как акцент, имя или этническая принадлежность, или как часть описания личной истории, например происхождение семьи или страны проживания. Также упоминается, что сама задача терапии была связана с решением вопроса различий культур в рамках одной семьи. Делается предположение, что некоторые терапевты обнаруживали аспекты многоязычия, но не считали необходимым это обсуждать.
Второй вопрос исследования о выборе языка для терапии в большинстве своем приводил к ответу, что большинство клиентов выбирали свой первый язык или языки, и только около одной трети выбирало язык, вошедший в обиход значительно позже, что было связано с жизненными обстоятельствами и недоступностью родного языка для терапии. Некоторые клиенты были настойчивы в своем выборе языка и получали большую пользу от работы с терапевтом, который либо говорил на двух языках, либо создавал инклюзивную языковую среду. Лишь немногие сообщили о двух основных терапевтических языках, - около 1/9 участников. И около 2/3 участников исследования сообщали о коротких переключениях с одного языка на другой.
Третий вопрос исследования касался причин перехода с одного языка на другой. Эти переключения были возможны, когда терапевт говорил на более чем на одном языке. Около половины участников переключали языки, но, в среднем это было редко. Оказалось, что иногда это было связано с необходимостью проявления эмоций, и никогда не было связано с необходимостью контролировать эмоции. Упоминаются также другие факторы, такие как непереводимость слов или фраз, а также получения доступа к воспоминаниям, закодированных на другом языке, или необходимостью процитировать важную фразу. В частности, одна участница подчеркнула, что ее родной язык имеет более подходящее слово в контексте – «душа» (рус), в отличие от слова «разум», упоминающимся в контексте. Клиенты сообщали, что были удивлены, но в основном благодарны, когда терапевт предложил переключиться на другой язык. Поддерживающий ответ терапевта был важен для фиксации положительного опыта при самостоятельном переходе с одного языка на другой, что также укрепляло терапевтические отношения. 1/5 участников сообщили, что никогда не использовали свой родной язык даже для коротких переключений, а 1/10 не использовала свой язык даже для внутренней речи. Это может указывать на то, что некоторые клиенты, возможно, ограничили себя языком терапии, чтобы соответствовать предъявляемым нормам или в качестве защитной стратегии, во избежания раскрытия своего внутреннего «Я».
Представленное исследование свидетельствует о том, что на языковую практику клиентов может влиять предлагаемый им выбор, зависимый от их многоязычия, а также выявленный и поддерживаемый не только терапевтом, но также собственным чувством уверенности в своем многоязычии. Несмотря на то, что большинство участников считали себя многоязычными и говорили как минимум на двух языках, большинство считали свою терапию моноязычной. И, хотя, зачастую двуязычную терапию сложно обеспечить, это исследование предполагает, что переключение языков клиента с последующим переводом для терапевта может быть вполне себе приемлемым с точки зрения клиента. Возможно, что такой подход требует дополнительного обучения, чтобы работать таким образом, но зато хорошо согласуется с принципами реляционной психотерапии, в которой клиент чувствует себя экспертом. А поскольку принципы терапевтической беседы используются и в юридических, и в медицинских учреждениях, где человек зачастую находится в состоянии стресса, и большое значение имеет личное повествование, то авторы этого исследования призывают применять языковую политику, позволяющая максимально проявиться личности клиента.
Ссылка на оригинальную статью: Rolland, L., Dewaele, J.M., Costa, B. (2017) Multilingualism and psychotherapy: exploring multilingual clients’ experiences of language practices in psychotherapy. International Journal of Multilingualism 14 (1), pp. 69-85. ISSN 1747-7530.